У Клавдии мужчина с особенностью был. Всем он хорош: и характер милый, и работает по специальности. Но — с особенностью. До потери пульса ЗАГСа Василий боялся. Шестой год с Клавдией мужчина в близких отношениях состоит. И с каждым годом ЗАГСа боится все сильнее.
Боролся он, конечно, со страхом изо всех силенок. Даже в группу “Анонимных загсофобов” записывался. В обществе единомышленников исцелиться надеялся.
Говорят, в кружке соратников дело всегда эффективнее движется. Ходил к единомышленникам с пятницы на субботу. Проводил там время. Домой бодренький всегда возвращался. “А хорошо посидели, — Клаве скажет, — и еще пойду”. Но недолго бодрость эта длится. Ровно до первой случайной встречи с Дворцом бракосочетания.
Идут, к примеру, Клава с Васей по улице. А им навстречу орган двери свои приветливо распахивает. Василий сразу ежится, бледнеет, глаза пучит. Рвется бежать в неизвестном направлении. Порой случается у него настоящая паника даже.
Вытаскивает тогда Вася из кармана нагрудного какую-то микстурку. Пьет ее жадно. И шепчет: “Ах, опять у меня приступ загсофобии! Ах, дыхание затрудняется, ах, потоотделение усиленное началось…
Клава, Клава, кружится моя головушка… Клавдия, наверное, мне пришел конец. Конец мне, Клавдия! Бежим отсюда, любимая, если хоть немного я тебе дорог”. И чешет куда-то хаотично.
Клавдия — поскольку Васю искренне любила — пыталась помочь всячески. Видит, допустим, она ЗАГС какой-нибудь на горизонте. А Вася пока его не рассмотрел, у него зрение похуже. И начинает тогда Клава Васю разговорами отвлекать, переключать внимание его на другой объект. На ЗАГС совсем непохожий.
— Ой, Вася, — делает загадочное лицо она, — а кто это там у нас бежит? Неужто, собачка? Или лошадка? Посмотри-ка, родной, повнимательнее, и скажи Клавочке: кто там такой мохнатенький ножками перебирает? Ох, и забавная зверушка какая.
А сама грудью широкой прикрывает на здание нежелательное Василию обзор. И пока тот собачку или лошадку высматривает с большим интересом, тащит за руку Васю от греха подальше. Тащит, лоб утирает — уф, мол, справились нынче.
Разговоров, конечно, травмирующих никогда не поднимает. Таких, которые женщины любят заводить с мужчинами. Про свадьбы и как первенца с поскребышем называть. А родители Клавины такого подхода не одобряют.
— Поматросит, — родители Клаву пугали, — и бросит! А лет-то тебе уже много. Мы в твои годы уже детишек в школу водили. И далеко не в первый класс. Когда женится Васька этот? Ежели никогда, то и бросай его к чертовой бабушке. И ищи себе нормального человека. Ишь, повадился шестой год матросить. Пристроился и сидит.
А Клава молча родителей слушала. А как объяснить, что у Василия загсофобия? Люди, с такой особенностью психики напрямую не сталкивающиеся, не поймут ведь. Улыбалась грустно только родственникам.
Раньше-то спорила, горячилась, объясняла доступным языком положение. И про “Анонимных загсофобов”, и про приступы паники у Василия. А потом бросила объяснять. Чего зря воду в ступе толочь?
А Василий дома уже, после особенно серьезных приступах загсофобии, на диванчике улиткой жалко скручивался. И лежал. На лбу лист капустный, на ногах носки шерстяные. Грелочка на животе, во рту градусник. Вид разнесчастный.
— Бросай меня, любимая, — шепчет еле слышно, — бросай. Пусть я околею в одиночестве. Не губи своей единственной жизни. И фертильность твоя имеет срок годности. Бросай, умоляю. Пусть пропаду я пропадом. Иди же, дверь открыта.
— А доктор, — Клава с приступами жалостливых рыданий борется, — чего говорит? Есть ли хоть малейшая надежда?
— Ни малейшей, — Василий бессильно руку с дивана откидывал, — надежды. Так прямо доктор и заявил. Врожденное, мол. Слабо лечению поддается. Не было, мол, еще случаев удачного излечения за всю историю медицины. Лучшие умы бились. А толку нуль. Бросай меня, бросай. И пусть я помру в полнейшем одиночестве. Несчастный и страдающий.
Клавдия, конечно, тут уже рыданий не сдерживала более. Как можно Васю пропадать оставить? Это уж совсем без сердца быть.
И жаль очень, что нет щедрого Гудвина на этом свете. А то пошла бы Клавдия с Васей к нему на поклон. Сто сапог железных износила бы в пути, сто хлебов чугунных съела собственными зубами. Но дошла до Гудвина. И попросила бы Васе бесстрашия выдать. Пусть и немного. На один прием буквально.